— Он русский, понимаешь, русский, а ты еврейка.
— Ну и что, мама! Какое это имеет значение! Мы же не верующие, мы просто люди. Я люблю его, мама!
Оцепенев от ужаса, я не рискнула зайти на кухню, и замерла у дверей спальни.
— А что ты запоёшь, дочка, когда твой Миша будет приходить домой пьяным, воровать деньги и вещи.
— Мама, зачем ты обобщаешь! Почему ты заранее знаешь, как будет! Миша замечательный!
— Да потому что он русский! Они все пьяницы, у них нет ответственности за семью, и твой замечательный Миша однажды назовёт тебя жидовкой!
Я вздрогнула за дверью, как от удара хлыстом. Даша громко зарыдала, а Рита её добивала:
— Ты сможешь жить с ним после того, как он назовёт тебя жидовкой?
— Он не назовёт, он не такой! — Даша жалобно всхлипывала.
— Назовёт, дочка, и не раз, — голос Риты потух, опустившись в нижний регистр.
Зинаида Леонидовна во время всей этой сцены не проронила ни слова, она сидела на диване, вытянувшись, держа прямо спину и опираясь на палку. Глаза её были похожи на совиные — круглые, подёрнутые плёнкой, не мигая, они были обращены в никуда.
Глава 8
Богатые тоже плачут
С тех пор, как я стала работать в русскоговорящей семье, мне стало казаться, что я никуда не уезжала, не иммигрировала, а просто переселилась в другой город. Нью-Йорк похож на слоёный пирог, и можно всю, наверное, жизнь провести в одном его слое, чувствуя себя более или менее комфортно. Но я же уезжала в Америку, и я хотела жить в Америке, а не в гетто.
Нет, я не хотела отказываться от своего языка, культуры и общения на русском, но я и не хотела застревать в той обеднённой, изолированной жизни, на которую себя обрекают многие иммигранты. Этот район Бенсорхёрста до мелочей повторял спальный район любого российского захолустного городка — скучные типовые шестиэтажки, стандартные квартиры с узкими прихожими, крохотными кухоньками и полчищами тараканов, кучкующимися у подъездов пенсионерами, русской речью кругом. Тесные и грязные арабские супермаркеты, маленькие русские гастрономы, забитые милыми сердцу сосисками, ветчиной, докторской колбасой, конфетами «Мишка на Севере» и прочими привычными лакомствами. Масса газет — Новое Русское Слово, Русский Курьер, Еврейский Мир. Как будто никуда и не уезжала.
На меня вдруг опять навалилась такая тоска и тяжесть, хоть волком вой. С Тамарой и Николаем дружба наша после того инцидента прекратилась. Иногда я им звонила, но ни разу больше не пришла в гости — с приездом амбициозных родителей их жизнь превратилась в кошмар. Игорь вернулся в Питер, и я о нём никогда не спрашивала и не имела никакой о нём информации. Вначале я сильно переживала, но вскоре смирилась с потерей — я становилась более закалённой и спокойнее принимала непредсказуемость судьбы.
Люди появлялись в моей жизни и исчезали, как звёзды на небосклоне. Я догадывалась, что в этом заложен какой-то определённый смысл и более не гналась за ускользающими надеждами. Не сложилось, значит, не сложилось. Значит, будут другие встречи.
Возвратившись домой в восемь или девять вечера, я испытывала невероятную нервозность и беспокойство. Идти, двигаться, что-то делать! Вырваться из этого болота, скуки, нудной работы, нищеты.
Я чувствовала, как словно песок сквозь пальцы, струится время. Мне казалось, что я живу не своей жизнью — днём я пыталась отгородиться от соседства со старостью, вечером чужая молодость выставляла невидимый стеклянный щит, за который мне было не попасть. Мне казалось, что жизнь проходит мимо, а я её лишь сторонний наблюдатель, причём несвободный наблюдатель. Былые опасения оказались не напрасны — в доме Ханигман я жила. Запертая, ущемлённая в правах, сидя на полу в маленькой комнатке, я всё-таки жила. Я думала, писала, вязала, мечтала. Сейчас мне казалось, что меня вытолкнули из поезда на ходу, и я никак не могла взобраться обратно в вагон, и топчусь только на платформе, теряя силы и надежду, обречённая прожить на полустанке, встречая и провожая поезда, на которых мне не суждено никуда уехать.
А утром начиналось всё сначала — быстрый душ, торопливая чашка кофе, двадцатиминутная прогулка до дома пациентки. Я растягивала эти минуты, секунды, упивалась сладостью побыть наедине с собой. Грязная лестница, вытертые плиты пола. Задерживаю дыхание перед дверью — ещё секунда свободы. Вздохнув, звоню.
Она открывает сразу же, она уже стояла за дверью, лохматая, в ночной рубашке. Возможно, пролежавшая несколько утренних часов без сна, в полном одиночестве, во власти воспоминаний и во власти страшного желания — жить! Никому не нужная, она требует- внимания, заботы, участия. Ей плевать, что мне смертельно скучно находиться с ней рядом невыносимо длинные двенадцать часов. Ей уже ничего не интересно — что происходит в мире или в городе. Ей интересно только следить за моим взглядом, приковывать к себе моё внимание, подслушивать и подсматривать за жизнью членов семьи, которые отгородились от неё, выставили между собой и ею заслон — меня, государственную служащую.
День проходит по раз и навсегда отведённому распорядку. Вот выкатилась на лестницу опаздывающая Даша. Как она выдерживает такой режим — колледж, работа и ночные гулянки?
Уже прошелестела и спряталась у себя в комнате Рита, убежал на очередные курсы или интервью Семён. Иногда удавалось увидеть Рому, который вёл свою странную параллельную жизнь. Он появлялся, весь в чёрном, в высокой шляпе, сдержанный, немногословный, с выправкой, как у военного. Мама суетилась, брякала на кухне кастрюльками, кормила сына.
Я же, с распадом молодёжной компании, кружила вечерами в своей маленькой комнатке, остервенело её украшая и обживая. Я чувствовала, что недолго в ней задержусь, но, как волчица в нору, тащила и тащила — то салфетку, то подобранный на улице стул, то покупала плетёный коврик, то ненужную безделушку.
Судьбоносной встречи не происходило.
Наступила зима, прогулки в парк прекратились. Теперь весь день мы с Зинаидой Леонидовной сидели рядышком на диване. Телевизора в комнате не было. Домой меня отпускали часов в семь, хотя я должна была работать до девяти — из агентства звонили каждый день, проверяли, требовали меня к телефону. Я старалась побольше поторчать на кухне, посекретничать с мамой или дочкой. Но как только туда, стуча волкером, притаскивалась любопытная пациентка, все разговоры прекращались. Вязание было моим спасением, уже всем я связала по свитеру, шарфу и шапке.
Меня засасывало в чёрную воронку ранних вечеров, меня засасывало в проблемы чужой семьи. Когда я вглядывалась в зеркало, то удивлялась, что оттуда на меня смотрело довольно-таки молодое лицо, я ожидала увидеть, по меньшей мере, семидесятилетнюю женщину. Глаза вот только грустные. Ну, когда, ну, когда же что-то сдвинется с мёртвой точки?
Ночь, ночь кругом, на всей Земле — тёмная ранняя глухая ночь. Сырой пронизывающий ветер дует с океана, и тучи закрывают звёзды. Даже Луна спряталась в какой-то чёрной дыре и иногда осторожно из неё выглядывает. Словно купальщик, пробующий холодную воду, она окунает в волны туч узкий серебристый рожок и тут же отдёргивает его, прячась в своём надёжном убежище.
Ветер забирается под куртку, выстуживает голову, сыростью растекается по костям. Двадцать минут бега по пустой чёрной улице, как по туннелю, и лишь слабые фонари, подвешенные над подъездами, освещают мой торопливый некомфортный путь.
Как я скучаю по хрусткому морозу, по снегу, по низко висящим крупным звёздам и ощущению беспричинного невероятного счастья.
Анны дома нет, и я оккупирую телефон. Звоню всем, чьи телефоны поселились в моём блокноте, — девочкам по агентству, Люде в Майами, Тамаре с Николаем и даже их соседке Нине.
Погрязшая в чужих проблемах и ненужных компаниях, я утратила на время контакт со своими друзьями, и ошеломительные новости посыпались на меня, как горох из рваного мешка. Николай, не выдержав руководства заботливых родственников, сбежал из семьи. Куда? В тот же подъезд, к лишённой комплексов разбитной Нине, мечтавшей стать проституткой. Нина с Тамарой, несмотря на образование и насильственное внедрение любящими родителями благородных манер, по-бабски, мерзко и вульгарно подрались на лестничной площадке, к восторгу чёрных соседей, которые разделились на команды и болели каждая за свою фаворитку, вопя во всё горло и аплодируя удачным пассам. Победила более крупная и агрессивная Нина, и теперь они с обретённым в процессе нешуточной борьбы мужем подыскивают квартиру в другом доме, чтобы не сталкиваться в подъезде с бывшей женой и соперницей. После того, как страсти немного улеглись, Николай выторговал Томаса на воспитание и Тамара, замученная в одиночку тащить на себе обоз из двух детей и непримиримых и бесполезных стариков, согласилась.
